Роберт Шекли - Бесконечный вестерн.

The Never-Ending Western Movie

Robert Sheckley

Бесконечный вестерн

Роберт Шекли

The name is Washburn: just plain Washburn to my friends, Mister Washburn to enemies and strangers. Saying that I've said everything, because you've seen me a thousand times, on the big screen in your neighborhood theater or on the little pay-tv screen in your living room, riding through Cholla cactus and short grass, my famous derby pulled down over my eyes, my famous Colt 44 with the 7 1/2-inch barrel strapped down to my right leg.

Меня зовут Уошберн: просто Уошберн — для друзей, мистер Уошберн — для врагов и тех, кто со мной не знаком. В сущности, я уже сказал все, что хотел, даже представляться нечего: вы видели тысячу раз (и на большом экране ближайшего телетеатра, и на маленьком экране платного телевизора в вашей квартире), как я еду верхом среди кактусов, мой знаменитый котелок надвинут на самые глаза, мой не менее знаменитый кольт 44-го калибра со стволом семь с половиной дюймов поблескивает за ремешком у правой ноги.

But just now I'm riding in a big air-conditioned Cadillac, sitting between my agent-manager Gordon Simms, and my wife, Consuela. We've turned off State Highway 101 and we're bouncing along a rutted dirt road which will end presently at the Wells Fargo Station that marks one of the entrances to The Set. Simms is talking rapidly and rubbing the back of my neck like I was a fighter about to enter the ring, which is more or less the situation.

Но в настоящий момент я еду в большом «кадиллаке» с кондиционером, сидя между своим менеджером Гордоном Симмсом и женой Консуэлой. Мы свернули с государственного шоссе 101 и теперь трясемся по разбитой грязной дороге, которая скоро упрется в пост Уэллс-Фарго — один из входов на Съемочную Площадку. Симмс, захлебываясь, говорит что-то и массирует мне основание шеи, словно я боксер, готовящийся выйти на ринг. В каком-то смысле так оно и есть.

Consuela is quiet. Her English isn't too good yet. She's the prettiest little thing imaginable, my wife of less than two months, a former Miss Chile, a former actress in various Gaucho dramas filmed in Buenos Aires and Montevideo. This entire scene is supposed to be off-camera. It's the part they never show you: the return of the famous gunfighter, all the way from Bel Air in the jolly jittery year of 2031 to the Old West of the mid-1900's.

Консуэла молчит. Она еще плохо знает английский. Мы женаты меньше двух месяцев. Моя жена — прелестнейшее из существ, какое только можно вообразить, она же в прошлом Мисс Чили и в прошлом же героиня боевиков с гаучо, снятых в Буэнос-Айресе и Монтевидео. Сцена нашей поездки идет вне кадра. Этот кусок вам никогда не покажут: возвращение знаменитого стрелка, весь его путь из Бель-Эйра образца легкомысленно-нервозного 2031 года на добрый Старый Запад середины тысяча восьмисотых годов.

Simms is jabbering away about some investment he wants me to come in on, some new seabed mining operation, another of Simms's get-richer-quick schemes, because Simms is already a wealthy man, as who wouldn't be with a thirty-percent bit on my earnings throughout my ten biggest years as a star? Simms is my friend, too, but I can't think about investments now because we're coming to The Set.

Симмс тараторит о каких-то капиталовложениях, которые я — он на этом настаивает — будто бы должен сделать, о каких-то новых бурениях морского дна. (Это очередной Симмсов прожект скорейшего обогащения — прожект, потому что Симмс и так уже достаточно богат, а кто, скажите, не сколотил бы состояния, получая тридцать процентов со всех моих доходов? Да еще в течение всех десяти моих звездных лет?) Конечно, Симмс мне друг, но сейчас я не могу думать ни о каких инвестициях, потому что мы приближаемся к Площадке.

Consuela, sitting on my right, shivers as the famous weatherbeaten old station comes into view. She's never really understood The Never-Ending Western Movie. In South America they still make their movies in the old-fashioned way, everything staged, everything faked, and the guns fire only blanks. She can't understand why America's famous Movie has to be done for real when you could contrive all the effects and nobody would get killed. I've tried to explain it to her, but it sounds ridiculous in Spanish.

Консуэлу — она сидит справа от меня — бьет дрожь при виде знаменитого старого поста, иссеченного дождями и ветрами. Она так по-настоящему и не поняла еще, что такое Бесконечный Вестерн. У себя в Южной Америке они до сих пор снимают фильмы на старомодный манер: все отрежиссировано и все — фальшь, и «пушки» палят только холостыми патронами. Консуэла не может понять, почему в самом популярном фильме Америки все должно быть взаправду, когда можно обойтись трюками и никто никого не убьет. Я пробовал объяснить ей суть, но на испанском это звучит как-то смешно.

It's different for me this time, of course: I'm coming out of retirement to make a cameo appearance. I'm on a no-kill contract—famous gunman to do a comedy bit with Old Jeff Mangles and Natchez Parker. There's no script, of course; there never is in The Movie. We'll improvise around any situation that comes up—we, the commedia dell'arte players of the Old West. Consuela doesn't understand any of this. She's heard about contracts to kill, but a no-kill contract is something new in her experience.

Мой нынешний выход, к сожалению, не чета прежним: я прервал заслуженный отдых, чтобы сыграть всего лишь эпизодическую роль. Я заключил контракт «без убийств»: знаменитый стрелок появится в комедийном эпизоде со стариной Джеффом Мэнгл-зом и Натчезом Паркером. Никакого сценария, конечно, нет: в Вестерне его и не бывает. В любой ситуации мы сумеем сымпровизировать, — мы, актеры комедии дель арте Старого Запада. Консуэла совершенно этого не понимает. Она слышала о «контрактах на убийство», а контракт «без убийств» — это для нее нечто совсем уж новенькое.

And now we've arrived. The car stops in front of a low, unpainted pinewood building. Everything on this side of it is 21st-century America in all its recycled and reproduced gory. On the other side is the million-acre expanse of prairie, mountains and desert, with its thousands of concealed cameras and microphones, that is The Set for The Never-Ending Movie.

Вот мы и приехали. Машина останавливается перед низким некрашеным строением из сосновых досок. Все, что по сию сторону от поста, — это Америка двадцать первого века во всем блеске ее безотходного производства и утилизации вторсырья. По ту сторону строения раскинулся миллион акров прерий, гор, пустынь с тысячами скрытых камер и микрофонов — то, что и составляет Съемочную Площадку Бесконечного Вестерна.

I'm in costume already—blue jeans, blue-and-white checked shirt, boots, derby, rawhide jacket, and 3. 2 pounds of revolver. A horse is waiting for me at the hitching post of the other side of the station, with all my gear tied aboard in a neat blanket roll. An assistant director checks me over and finds me in order: no wristwatch or other anachronisms for the cameras to find. “All right, Mr. Washburn,” he says, “you can go through whenever you're ready.”

Я уже одет, как полагается по роли: синие джинсы, рубашка в бело-синюю клетку, ботинки, котелок дерби, куртка из сыромятной кожи. Сбоку — револьвер весом три с четвертью фунта. По ту сторону строения, у коновязи меня ожидает лошадь, все мое снаряжение уже упаковано в аккуратный вьюк из походного одеяла, притороченный к седлу. Помощник режиссера осматривает меня и находит, что все в порядке: на мне нет ни наручных часов, ни прочих анахронизмов, которые бросились бы в глаза скрытым камерам.

— Отлично, мистер Уошберн, — говорит он. — Можете отправляться в любой момент, как только будете готовы.

Simms gives his main-event boy a final rub on the back. He's bouncing up and down on his toes, excited, envying me, wishing he were the one to be riding out into the desert, a tall, slow-moving man with mild manners and sudden death always near his right hand. But Simms is short and fat and nearly bald and he would never do, certainly not for a heroic gunman's role, so he lives it vicariously.

Симмс в последний раз массирует мне спину — мне, его надежде, его герою дня. Он возбужденно пританцовывает на цыпочках, он завидует мне, мечтает, чтобы это не я, а он сам ехал по пустыне — высокий неспешный человек с ленивыми манерами и молниеносной смертью, таящейся у правой руки. Впрочем, куда Симмсу: он низенького роста, толстый, уже почти совсем лысый. На роль он, конечно, не годится — вот ему и приходится жить чужой жизнью.

I am Simms's manhood, and he and I have ridden the danger trail many times and our trusty 44 had cleared out all opposition, until we reigned supreme, the absolute best gunslinger in the West, the one who finally retired when all the opposition was dead or lying low... Poor Simms, he always wanted us to play that last big scene, the final definitive walkdown on some dusty Main Street. He wanted us to go out high, wide and handsome, not for the money, we've got too much of that as it is, but just for the glory, retiring from The Movie in a blaze of gunfire at the top of our form.

Я олицетворяю зрелость Симмса, мы вместе бессчетное число раз пробирались опасной тропой, наш верный «сорок четвертый” очистил округу от всех врагов, и мы взяли в свои руки высшую власть. Мы — это самый лучший, никем не превзойденный стрелок на всем Диком Западе, абсолютный чемпион по молниеносному выхватывайте револьвера, человек, который наконец отошел от дел, когда все враги либо были мертвы, либо не смели поднять головы... Бедный Симмс, он всегда хотел, чтобы мы сыграли эту последнюю сцену — финальный грозный проход по какой-нибудь пыльной Главной улице. Он хотел, чтобы мы, неотразимые, шли, высоко подняв голову, расправив плечи — не за деньги, ибо заработали уже больше чем достаточно, а только ради славы, чтобы сошли со Сцены в сверкании револьверных вспышек, в наилучшей нашей форме, на вершине успеха.

I wanted it that way myself, but the opposition got cautious, and Washburn spent a final ridiculous year in The Movie, riding around looking for something to do, six-shooter ready, but never finding anyone who wanted to shoot it out with him. And even this cameo appearance—for Simms it is a mockery of all that we have stood for, and I suppose it's that way for me, too. (It is difficult to know where I start and where Simms ends, difficult to separate what I want and what Simms wants, difficult to face this, the end of our great years in The Movie.)

Я и сам мечтал об этом, но враги стали осторожнее; и последний год в Вестерне стал для Уошберна совсем уж посмешищем: он разъезжал на лошади, зорко посматривая, что бы такое предпринять (шестизарядка всегда наготове!), однако не находилось никого, кто захотел бы испытать на нем свою реакцию — для Симмса это издевательство над самими нашими устоями. Полагаю, для меня это не меньшее оскорбление. (Трудно представить, где начинаюсь я и где кончается Симмс; и уж вовсе невозможно без страха смотреть в лицо фактам: нашим звездным годам в Вестерне приходит конец.)

Simms shakes my hand and grips me hard on the shoulder and says nothing in that manly Western style he's picked up through the years of associating with me, being me. Consuela hugs me, there are tears in her eyes, she kisses me, she tells me to come back to her soon. Ah, those incredible first months with a new wife! The splendor of it, before the dreary old reality sets in!

Симмс правой рукой трясет мою кисть, левой крепко сдавливает плечо и не произносит ни слова — все в том мужественном стиле Вестерна, который он усвоил, годами ассоциируя себя со мной, будучи мной.

Консуэла страстно сжимает меня в объятиях, в ее глазах слезы, она целует меня, она говорит, чтобы я побыстрее возвращался. Ах, эти потрясающие первые месяцы с новой женой! Они великолепны... — до той поры, пока не снизойдет вновь на душу скука давно знакомой обыденности!

Consuela is number four, I've ridden down a lot of trails in my time, most of them the same, and now the director checks me again for lipstick smears, nods okay, and I turn away from Consuela and Simms, throw them the little two-finger salute I'm famous for, and stride across the creaking floor of the Wells Fargo Office and out the other side, into the blazing sunshine and the world of The Never-Ending Western Movie.

Консуэла у меня четвертая по счету. В своей жизни я исходил множество троп, в большинстве одних и тех же, и вот теперь режиссер снова осматривает меня, отыскивая следы губной помады, кивает «все в порядке!» — и я отворачиваюсь от Консуэлы и Симмса, салютую им двумя пальцами — мой знаменитый жест! — и еду по скрипучему настилу поста Уэллс-Фарго на ту сторону — в сияющий солнечный мир Бесконечного Вестерна.

From far away, the camera picks up a lone rider, moving antlike between brilliantly striped canyon walls. We see him in successive shots against an unfolding panorama of desert scenery. Here he is in the evening, silhouetted against a flaming sky, derby cocked jauntily on the back of his head, cooking over a little fire. How he is asleep, rolled in his blanket, as the embers of his fire fade to ash. Before dawn the rider is up again, making coffee, preparing for the day's ride. Sunrise finds him mounted and moving, shielding his eyes from the sun, leaning back long in the stirrups, letting his horse pick its own way over the rocky slopes.

Издалека камера берет одинокого всадника, который словно муравей ползет между искусно испещренными полосами стен каньона. Мы видим его в серии последовательных кадров на фоне разворачивающейся перед нами панорамы пустынного пейзажа. Вот он вечером готовит себе еду на маленьком костре, его силуэт четко вырисовывается на заднике пылающего неба, котелок дерби с небрежным изяществом сдвинут на затылок. Вот он спит, завернувшись в одеяло; угольки костра, угасая, превращаются в золу. Еще не рассвело, а всадник снова на ногах — варит кофе, готовясь к дневному переходу. Восход солнца застигает его уже верхом: он едет, прикрыв рукой глаза от слепящего света, сильно откинувшись назад, насколько позволяют свободные стремена, и предоставив лошади самой отыскивать дорогу на скалистых склонах.

I am also the audience watching me the actor, as well as the actor watching me the audience. It is the dream of childhood come true: to play a part and also watch ourselves play it. I know now that we never stop acting, never stop watching ourselves act. It is merely an irony of fate that the heroic images I see coincide with what you, sitting in front of your little screen, also see.

Я одновременно и зритель, наблюдающий за собой как за актером со стороны, и актер, наблюдающий за собой —-зрителем. Сбылась мечта детства: играть роль и в то же время созерцать, как мы играем ее. Я знаю, что мы никогда не перестаем играть и равным образом никогда не перестаем наблюдать за собой в процессе игры. Это просто ирония судьбы, что героические картины, которые вижу я, совпадают с теми, которые видите и вы, сидя перед своими маленькими экранчиками.

Now the rider has climbed to a high saddleback between two mountains. It is cold up here, a high wind is blowing, the rider's coat collar is turned up and is derby is tied in place with a bright wool scarf. Looking over the man's shoulder, far below, we see a settlement, tiny and lost in the immensity of the landscape. We follow as the rider clucks to his tired horse and begins the journey down to the settlement.

Вот всадник забрался на высокую седловину между двумя горами. Здесь холодно, дует горный ветер, воротник куртки наездника поднят, а котелок дерби привязан к голове ярким шерстяным шарфом. Глядя поверх плеча мужчины, мы видим далеко внизу поселок — совсем крохотный, затерянный в безмерности ландшафта. Мы провожаем глазами всадника: обругав уставшую лошадь последними словами, он начинает спуск к поселку.

The derbied rider is walking his horse through the settlement of Comanche. There is one street—Main Street—with its saloon, boarding house, livery stable, blacksmith's, general store, all as quaint and stark as a Civil War daguerreotype. The desert wind blows unceasingly through the town, and a find dust is settled over everything.

The rider is recognized. Loungers in front of the general store say: “Hey, it's Washburn!”

Всадник в котелке дерби ведет в поводу лошадь по поселку Команч. Здесь только одна улица — Главная — с салуном, постоялым двором, платной конюшней, кузницей, лавкой; все старомодное и застывшее, как на дагерротипе времен Гражданской войны. Ветер пустыни постоянно дует над городком, и повсюду оседает тонкая пыль.

Всадника здесь знают. В толпе бездельников, собравшихся у лавки, слышны восклицания:

— Ого, это сам Уошберн!

I dismount stiffly in front of the livery stable—a tall, travel-stained man, gun belt worn low and strapped down, the cracked horn-faced gun butt standing out easy to reach, easy to see. I turn and rub my face—the famous, long, sorrowful face, the puckered scar along one cheekbone, the narrow unblinking gray eyes. It is the face of a tough, dangerous, unpredictable man; yet a sympathetic one. It is me watching you watching me.

Я одеревенелыми руками расседлываю лошадь у входа в конюшню — высокий, запыленный в дороге мужчина: пояс с кобурой опущен низко и висит свободно; потрескавшаяся, с роговыми накладками, рукоятка «пушки» вызывающе торчит прямо под рукой. Я оборачиваюсь и потираю лицо — знаменитое, вытянутое, скорбное лицо: глубокая складка шрама, перерезавшего скулу, прищуренные немигающие серые глаза. Это лицо жесткого, опасного, непредсказуемого в действиях человека, и тем не менее он вызывает глубокую симпатию. Это я наблюдаю за вами, в то время как вы наблюдаете за мной.

I come out of the livery stable, and there to greet me is Sheriff Ben Watson, an old friend, hard tanned face and black handlebar mustache, tin star gleaming on his worsted vest.

“Heard you might be coming through,” Watson says. “Heard you been to Californee for a spell.”

“Californee” is our own special code word for retirement.

Я выхожу из конюшни, и тут меня приветствует шериф Бен Уотсон — мой старый друг. Дочерна загоревшее лицо; длинные черные усы, подкрученные кверху; на жилете из гребенной шерсти тускло поблескивает жестяная звезда.

— Слышал, слышал, что ты в наших краях и можешь заскочить, — говорит он. — Слышал также, будто ты ненадолго уезжал в Калифорнию?

«Калифорния» — это наше специальное кодовое слово, обозначающее отпуск, отдых, отставку.

“That's so,” I say. “How's everything around here?”

“So-so,” Watson tells me. “I don't suppose you heard about Old Jeff Mangles?”

— Так оно и есть, — говорю я. — Как здесь дела?

— Так себе, — отвечает Уотсон. — Не думаю, чтобы ты уже прослышал про старину Джеффа Мэнглза.

I wait. The sheriff says, “Happened just yesterday. Old Jeff got thrown, out on the desert. We figure his horse shied at a rattler—Christ knows that I told him to sell that big skittery wall-eyed brute. But you know Old Jeff…”

Я жду. Шериф продолжает:

— Это стряслось только вчера. Старину Джеффа сбросила лошадь — там, в пустыне. Мы решили, что его коняга испугалась гремучки... Господь свидетель, я тысячу раз говорил ему, чтобы он продал эту здоровенную, брыкливую, бельмастую скотину. Но ты же знаешь старину Джеффа...

“What happened to him?” I ask.

“Well, like I say, he got thrown and dragged. He was dead before Jimmy Conners found him.”

— Что с ним? — спрашиваю я.

— Ну, это... Я же сказал. Лошадь сбросила его и потащила. Когда Джимми Коннерс нашел его, он был уже мертв.

Long silence. I push the derby to the back of my head. Finally I say, “Okay, Ben, what else do you want to tell me?”

The sheriff is ill at ease. He fidgets, shifting from one foot to the other. I wait. Jeff Mangles dead; that blows the scene I was hired to play. What other development is coming up?

Долгое молчание. Я сдвигаю котелок на затылок. Наконец говорю:

— Ладно, Бен, что ты еще хочешь мне сказать? Шерифу не по себе. Он дергается, переминаясь с ноги на ногу. Я жду. Джефф Мэнглз мертв; эпизод. который я нанялся играть, провален. Как теперь будут развиваться события?

Watson says, “You must be thirsty. What say we put down a beer…”

“Just tell me the news.”

“Well... You ever hear of a cowpuncher from the Panhandle name of Little Joe Potter?”

I shake my head.

— Ты, должно быть, хочешь пить, — говорит Уотсон. — Что, если мы опрокинем по кружечке пивка?..

— Сначала — новости.

— Ну что ж... Ты когда-нибудь слыхал о ковбое по имени Малыш Джо Поттер из Кастрюльной Ручки¹? Я отрицательно качаю головой.

“He came drifting up this way a while ago, bringing with him quite a reputation as a fast gun. Didn't you hear about the shootout down at Twin Peaks?”

Now that he mentions it, I do remember hearing something about it. Bit I've been out to Californee doing other things, and shootouts just didn't interest me much until right now.

— Не так давно его занесло каким-то ветром в наши края. Вместе с репутацией быстрого стрелка. Ты ничего не слышал о перестрелке в Туин-Пикс?

Как только шериф называет это место, я тут же вспоминаю, что кто-то говорил о чем-то подобном. Не в «Калифорнии» меня занимали дела совершенно иного рода, и мне было не до перестрелок — вплоть до сегодняшнего дня.

“This Little Joe Potter,” Watson goes on, “he went up against four X-Bar riders in a dispute over some woman. The say it was quite a fight. The result was that Little Joe blew them four riders all to hell, and he picked himself up quite a reputation thereby.”

“So what?” I ask.

— Этот самый Малыш Джо Поттер, — продолжает Уотсон, — вышел один против четверых. Какой-то у них там возник диспут по поводу одной дамы. Говорят, что это была та еще драка. В конечном счете Малыш Джо отправил всех четверых на тот свет, и слава его, естественно, только возросла.

— И что? — спрашиваю я.

“Well, some time after that, Little Joe was in a poker game with some boys down Gila Bend way...” Watson stops, uncomfortable. “Washburn, maybe you better get the story from Charlie Gibbs, since he spoke to a man who was actually present at that game. Yeah, you better hear it from Charlie. See you later, Washburn.”

The sheriff moves away, following The Movie dictum of keeping the talk-scenes short and letting other people have a piece of the action.

— Ну, значит, прошло время, и вот Малыш Джо играет в покер с какими-то ребятами в заведении Ядозуба Бенда... — Уотсон замолкает, чувствуя себя очень неловко. — Знаешь что, Уошберн, может, тебе лучше побеседовать с Чарли Гиббсом? Ведь он разговаривал с человеком, который сам присутствовал при той игре. Да, лучше всего — поговори прямо с Чарли. Пока, Уошберн. Увидимся...

Шериф уходит восвояси, следуя неписаному закону Вестерна; сокращай диалоги до предела и давай другим актерам тоже принять участие в действии.

I walk to the saloon. There is someone following me, a kid, no more than eighteen or nineteen, a gangling snubnosed freckled kid in too-short overalls and cracked boots. He wears a gun. What does he want of me? What everyone else wants, I suppose.

Я направляюсь к салуну. За мной следует какая-то личность — парнишка лет восемнадцати, от силы девятнадцати, долговязый, веснушчатый, в коротких, давно не по росту рабочих штанах и потрескавшихся ботинках. На боку у него «пушка». Чего он хочет от меня? Наверное, того же, что и все остальные.

I enter the saloon, my spurs clattering on the plank floor. Charlie Gibbs is drinking at the bar, a fat sloppy man all grin and crinkle, not wearing a gun because Charlie Gibbs is a comic character and therefore does not kill or get killed. Charlie is also our local Screen Actors' Guild representative.

I buy him a drink and ask him about Little Joe Potter's famous poker game.

Я вхожу в салун, мои шпоры гремят по дощатому поду. У стойки расположился Чарли Гиббс — толстый неопрятный морщинистый мужичонка, вечно скалящий зубы. Он не вооружен, потому что Чарли Гиббс — комический персонаж, следовательно, он не убивает и его не убивают тоже. Чарли, помимо прочего, — местный представитель Гильдии киноактеров.

Я покупаю ему спиртное и спрашиваю о знаменитой партии в покер с участием Малыша Джо Поттера.

“I heard about it from Texas Jim Claire. You remember Texas Jim, don't you Washburn? Good old boy who works for the Donaldson outfit as a wrangler? Well, sir, Texas Jim was in this poker game over by way of the Gila Bend. The action commenced to get hot. There was this one big jackpot at the end, and Doc Dailey bet a thousand dollars Mex on his hand. Little Joe was right fond of the cards he was holding, but he didn't have no more money to back hisself with.

— Я слышал об этом от Техасца Джима Клэра. Ты ведь помнишь Техасца Джима? Хороший малый, он работает ковбоем на ферме Дональдсона. Так вот, Уошберн, Техасец Джим затесался в эту покерную компанию вместо отлучившегося Ядозуба Бенда. Страсти начали накаляться. Вот наконец на столе — крупный банк, и Док Дэйли набавляет тысячу мексиканских долларов. Видать, Малышу Джо тоже очень нравились карты, что были у него в руках, но деньжат-то уже не осталось.

Doc said he'd take collateral, if Little Joe could think of any. Little Joe thought about it for a while, and then he said, 'How much would you give me for Mr. Washburn's derby?' There was a silence then, because nobody just walks up and takes away Mr. Washburn's derby, not without first killing the man underneath it. But on the other hand, Little Joe was not known as a braggart, and he'd handled hisself well during that shootout with the X-Bar riders. So Doc, he thought about it a while, then he said,

Док высказывается в том смысле, что согласен взять и натурой, если только Малыш Джо выдумает кой-чего подходящее. Малыш Джо поразмыслил немного, а затем и говорит; «Сколько ты даешь за котелок мистера Уошберна?» Туг, конечно, все замолчали, потому что ведь к мистеру Уошберну никто так просто не подойдет и не стянет дерби, разве что прежде убьет человека, который под этим самым котелком. Но, с другой стороны, известно, что Малыш Джо не из хвастливых, к тому же он грамотно распорядился собой в той самой перестрелке с четырьмя ребятами. И вот Док обдумал все и говорит:

‘Sure, Joe, I'll allow you a thousand for a ringside seat when you got to take it off him.’ ‘You can have that ringside seat for nothing,’ says Little Joe, ‘if I lose this hand, which I'm not fixing to do.’ So the bet is accepted and they show down. Little Joe's four eights lose to Doc's four Jacks. Little Joe rises and stretches, and says, 'Well, Doc, looks like you're going to get your ringside seat after all.’”

«Идет, Джо. Я прощу тебе тысячу за котелок Уошберна и с радостью заплачу еще тысячу за место в первом ряду, когда ты будешь этот котелок снимать». «Место в первом ряду получишь даром, — отвечает Малыш Джо, — но только в том случае, если я сейчас проиграю, а я вовсе не собираюсь этого делать». Ставки сделаны, и оба открывают карты. Четыре валета Дока бьют четверку восьмерок Малыша Джо. Малыш Джо встает со стула, потягивается и говорит «Что ж, Док, похоже на то, что ты получишь-таки свое место в первом ряду».

Charlie finishes off his drink and looks at me with bright, malicious eyes. I nod, finish my own drink, and go out back to the outhouse.

The outhouse is a designated off-camera area. We use it for talks which are necessary, but are out of our Western context. Charlie Gibbs comes out a few minutes later. He turns on the hidden air conditioning, takes a pack of cigarettes from behind a beam, lights up, sits down and makes himself comfortable. As SAG representative, Charlie spends a fair amount of time out here listening to gripes and grievances. This is his office, and he's tried to make it pleasant for himself.

Charlie says, “I suppose you want to know what's going on?”

Чарли опрокидывает стаканчик и впивается в меня светлыми злыми глазками. Я киваю, высасываю свое питье и выхожу на задний двор, направляясь к уборной.

Уборная служит нам закадровой площадкой. Мы заходим сюда, когда нужно поговорить о чем-то, что не связано с контекстом Вестерна. Спустя несколько минут сюда является Чарли Гиббс. Он включает замаскированный кондиционер, вытаскивает из-за балки пачку сигарет, закуривает, садится и устраивается поудобнее. В качестве представителя Гильдии киноактеров Чарли проводит здесь довольно много времени, выслушивая наши жалобы и горести. Это его контора, и он постарался обставить ее с максимально возможным комфортом.

— Я полагаю, ты хочешь знать, что происходит? — спрашивает Чарли.

“Damned right I do,” I tell him. “What is this crap about Joe Potter coming to take away my derby?”

— Черт побери, конечно! — завожусь я. — Что это за чушь, будто Джо Потгер собирается стянуть с меня котелок?

“Don't get excited,” Charlie says, “everything is in order. Potter is a new star on his way up. After Jeff Mangles got killed, it was natural to match up you and him. Potter went along with it. Your agent was approached yesterday and he renegotiated your contract. You're getting a hell of a bonus for this shootout appearance.”

“Simms renegotiated my contract? Without asking me first?”

— Не горячись, — говорит Чарли, — все в порядке. Потгер — восходящая звезда. Раз уж Джефф Мэнглз убился, то совершенно естественно было схлестнуть Джо с тобой. Потгер согласился. Вчера запросили твоего агента, и он возобновил контракт. Ты получишь чертову прорву денег за этот эпизод со стрельбой.

— Симмс возобновил мой контракт? Не переговорив со мной?

“You weren't available then. Simms said it would be fine with you. He gave a statement to the newspapers about how you and he had talked about this many times, and that it had always been your desire to leave The Movie big, at the top of your firm, in one last shootout. He said he didn't have to discuss it with your because you and he hand talked it over many times and you and he were closer than brothers. He said he was glad this chance had come up, and he knew you would be glad, too.”

— Тебя никак не могли найти. Симмс сказал, что с твоей стороны все будет в полном ажуре. Он сделал заявление газетам, что не раз обговаривал с тобой это дело и что ты всегда мечтал покинуть Вестерн с большим шумом, в наилучшей своей форме, затеяв последнюю грандиозную стрельбу. Он сказал, что ему не нужно даже обсуждать это с тобой, что вы с ним роднее братьев. Симмс сказал, мол, он очень рад, коль скоро выпадет такой шанс, и знает наверняка, что ты будешь рад тоже.

“Christ! That simple-minded Simms!”

“Was he setting you up?” Charlie asks.

— Бог ты мой! Этот Симмс придурок!

— Он что, подложил тебе свинью? — перебивает Чарли.

“No, it's not like hat at all. We did talk a lot about a final showdown. I did tell him that I'd like to end big…”

“But it was just talk?” Charlie suggests.

— Да нет, не совсем так. Мы действительно много говорили о финальном шоу. И я на самом деле сказал как-то, что хочу сойти со сцены с большим...

— Но это были только разговоры? — перебивает Чарли.

“Not exactly.” But it's one thing to talk about a shootout when you're retired and save in your house in Bel Air. It's another to suddenly find yourself involved in a fight without preparation. “Simms didn't set me up; but he did involve me in something that I'd want to make up my own mind about.”

Одно дело — рассуждать о перестрелке, когда ты уже в отставке и сидишь в полной безопасности у себя дома в Бель-Эйре; и совершенно другое, когда обнаруживаешь, что вовлечен в драку, будучи абсолютно к этому не готов.

— Симмс никакой свиньи не подкладывал. Но он втянул меня в историю, где я бы хотел решать сам за себя.

“So the situation is,” Charlie says, “that you were a fool for shooting off your mouth about wanting a final match, and your agent was a fool for taking you at your word.”

“That's the way it looks.”

“So what are you going to do about it?”

— Не совсем...

— Значит, ситуация такова, — говорит Чарли. — Ты свалял дурака, когда трепал языком, будто мечтаешь о финальном поединке, а твой агент свалял дурака, приняв этот треп за чистую монету.

— Похоже, так.

— И что ты собираешься делать?

“I'll tell you,” I say, “as long as I've talking to my old buddy Charlie, and not to Gibbs the SAG representative.”

“Sure,” Charlie says.

— Скажу тебе, — говорю я, — но только если у меня пойдет разговор со старым приятелем Чарли, а не с представителем Гильдии киноактеров Гиббсом.

— Заметано, — говорит Чарли.

“I'm going to waltz on out of here,” I say. “I'm thirty-seven years old and I haven't practiced gunplay for a year. I've got a new wife…”

“You don't have to go into all that,” Gibbs says. “Life is sweet, that says it all. As your friend, I approve. As your SAG representative, I cant tell you that the Guild won't back you up if you break a valid contract made by your legally appointed representative. If The Company sues you, you're all alone on your lonesome.”

— Я собираюсь расплеваться, — говорю я. — Мне тридцать семь, и я уже год как не баловался «пушкой». К тому же у меня новая жена...

— Можешь не вдаваться в подробности, — перебивает Гиббс. — Жизнь прекрасна — короче не скажешь. Как друг, я тебя одобряю. Как представитель ГК, могу сказать, что гильдия тебя не поддержит, если ты вдруг разорвешь дорогостоящий контракт, заключенный твоим представителем по всем правилам.

Если компания возбудит против тебя дело, ты останешься один-одинешенек.

“Better all alone than underground with company,” I tell him. “How good is this Little Joe?”

“He's good. But not as good as you are, Washburn. You're the best I ever seen. You thinking about meeting him?”

“Nope. Just asking.”

— Лучше один-одинешенек, но живой, чем за компанию, но в могиле, — говорю я. — Этот Малыш Джо, — он что, силен?

— Силен. Но не так, как ты, Уошберн. Лучше тебя я никого не видел. Хочешь все-таки повстречаться с ним?

— Не-а. Просто спрашиваю.

“Keep it that way,” Charlie says. “As your friend, I advise you to get out and stay out. You've already taken everything that can be gotten out of The Movie: you're a hero, you're rich, and you've got a pretty young wife. You've won everything in sight. Now don't hand around and wait for someone to take it off you.”

“I'm not fixing to,” I tell him. But I find that my hand has come to rest on my gun butt.

— Вот и стой на своем, — говорит Чарли. — Как друг, я советую тебе сматывать удочки и уйти в кусты. Ты уже вытянул из Вестерна все, что только можно:

ты кумир, ты богат, у тебя прелестная новая жена. Куда ни глянь, все-то у тебя есть. Так что нечего здесь ошиваться и ждать, пока придет кто-нибудь и все это у тебя отнимет.

— А я и не собираюсь сшиваться, — говорю. И вдруг обнаруживаю, что рука уже сама собой тянется к «пушке».

I go back into the saloon. I sit alone at the table, a shot glass of whiskey in front of me, a thin black Mexican cigar between my teeth. I am thinking about the situation. Little Joe is riding up from the south. He'll probably figure to find me here in Comanche.

Я возвращаюсь в салун. Сажусь в одиночестве за столик, передо мной — стаканчик виски, в зубах — тонкая черная мексиканская сигара. Надо обдумать ситуацию. Малыш Джо едет сюда с юга. Вероятно, он рассчитывает застать меня в Команче.

But I don't figure to be here. Safest way would be for me to ride back the way I came, back to the Wells Fargo Station and out into the world again. But I'm not going to do it that way. I'm going out of The Set by way of Brimstone in the extreme northeastern corner, thus making a complete tour of The Territory. Let them figure that one out...

Но я-то не рассчитывал здесь оставаться. Самое безопасное для меня — отправиться назад той же дорогой, по которой я приехал, вернуться в Уэллс-Фарго и снова выйти в большой мир. Но так я тоже не хочу поступать. Я намерен покинуть Площадку через Бримстоун, что совсем в другом конце, в северо-восточном углу, и таким образом совершить прощальное турне по всей Территории. Пускай-ка они попробуют вычислить этот путь...

Suddenly a long shadow falls across the table, a figure has moved between me and the light, and without a thought I roll out of my chair, gun already drawn, hammer back, forefinger tightening on the trigger. A boy's frightened, high-pitched voice says, “Oh! Excuse me, Mr. Washburn!”

Внезапно длинная тень падает наискось через стол, чья-то фигура заслоняет свет. Еще не осознав, в чем дело, я скатываюсь со стула, «пушка» уже в руке, курок взведен, указательный палец напрягся на спусковом крючке. Тонкий испуганный мальчишеский голос:

— О! Простите меня, мистер Уошберн!

It's that snubnosed freckle-faced kid I saw watching me earlier, now gaping at the end of my gun, scared, as he damned well should be having just startled me out of a year's growth.

Это тот самый курносый веснушчатый парнишка, что раньше, как я заметил, следил за мной. Он завороженно уставился на дуло моей «пушки». Он безумно напуган. Впрочем, черт возьми, он и должен быть напуган, раз уж разбудил мою реакцию после целого года бездействия.

I thumb down the hammer of my 44. I get up, holster the gun, dust myself off, pick up my chair and sit down on it. Curly the bartender brings me another drink.

I say to the kid,

“Kid, don't you know better than to move up sudden on a man like that? I should have blown you to hell just on the off-chance.”

Большим пальцем я снимаю с боевого взвода курок моего «сорок четвертого». Я встаю в полный рост, отряхиваюсь, поднимаю стул и сажусь на него. Бармен по кличке Кудрявый приносит мне новую порцию виски.

Я говорю парнишке:

— Послушай, парень, ты не нашел ничего более подходящего, чем вот так вырастать позади человека? Ведь самой малости не хватило, чтобы я отправил тебя к чертовой бабушке за здорово живешь.

“I'm sorry, Mr. Washburn,” he says. “I'm new out here, I didn't realize... I just wanted to tell you how much I admire you.”

He was new, all right; he looked fresh out of The Company's School of Western Skills, which we must all graduate from before we're even allowed on The Set. I had been just as raw as him during my first weeks in The Movie.

— Извините, мистер Уошберн, — говорит он. — Я здесь новенький... Я не подумал... Я просто хотел сказать вам, как восхищаюсь вами...

Все правильно: это новичок. Видно, совсем еще свеженький выпускник Школы Мастерства Вестерна, которую все мы заканчиваем, прежде чем выходим на Площадку. Первые недели в Вестерне я и сам был таким же зеленым юнцом.

“Someday,” he tells me, “I'm going to be like you. I thought maybe you could give me a few pointers. I got this old gun here…”

The kid draws, and once again I react without thinking, slap the gun out of his hand, chop him down with a fist to the ear.

“Goddamn you!” I shout, “haven't you got no sense at all? You just don't up and draw like that unless you're meaning to use it.”

— Когда-нибудь, — говорит он, — я буду точно таким, как вы. Я подумал, может, вы дадите мне несколько советов? У меня с собой старая «пушка»...

Парнишка выхватывает револьвер, и я опять реагирую прежде, чем успеваю осознать происходящее: выбиваю из его руки «пушку» и срубаю мальца с ног ударом кулака в ухо.

— Черт тебя подери! — кричу я. — У тебя что, совсем мозгов нет? Не смей вскакивать и выхватывать «пушку» так быстро, если не собираешься пустить ее в дело.

“I just wanted to show you my gun,” he says, not getting up yet.

“If you want someone to look at your gun,” I tell him, “take it out of your holster slow and easy, keeping your fingers outside the trigger guard. And first announce what you're going to do.”

— Я только хотел показать... — говорит он, не поднимаясь с пола.

— Если ты хочешь, чтобы кто-нибудь взглянул на твою «пушку», — говорю я ему, — вынимай ее из кобуры медленно и легко, а пальцы держи снаружи от предохранительной скобы. И сначала объявляй, что собираешься делать.

“Mr. Washburn,” he says, “I don't know what to say.”

“Don't say anything,” I tell him. “Just get out of here. You look like bad luck to me. Go show someone else your goddamned gun.”

— Мистер Уошберн, — говорит он, — не знаю, что и сказать.

— А ничего не говори, — отрезаю я. — Убирайся отсюда, и дело с концом. Сдается мне, от тебя только и жди несчастья. Валяй, показывай свою чертову «пушку» кому-нибудь другому.

“Shall I show it to Joe Potter?” he asks, getting up and dusting himself off.

He looks at me. I haven't said a word. He gulps, he knows he's put his foot in it again.

I stand up slow. “Would you care to explain that remark?”

— Может, мне показать ее Джо Поттеру? — спрашивает парнишка, поднимаясь с пола и отряхиваясь.

Он смотрит на меня. О Поттере я не сказал еще ни слова. Он судорожно сглатывает, понимая, что снова сел в лужу.

Я медленно встаю.

— Изволь объяснить, что ты хочешь сказать.

“I didn't mean nothing by it.”

“You sure of that?”

— Я ничего не хочу сказать.

— Ты уверен в этом?

“Real sure, Mr. Washburn. I'm sorry!”

“Get out of here,” I say, and the kid scrams fast.

— Абсолютно уверен, мистер Уошберн. Простите меня!

— Пошел вон, — говорю я, и парнишка живо сматывается.

I go over to the bar. Curly has the whiskey bottle out, but I wave it away and he draws me a beer. “Curly,” I say, “I know they can't help being young, but isn't there something they can do about being so stupid?”

“I reckon not, Mr. Washburn,” Curly says.

Я подхожу к стойке. Кудрявый вытаскивает бутылку виски, но я отмахиваюсь, и он ставит передо мной пиво.

— Кудрявый, — говорю я, — молодость есть молодость, и здесь винить некого. Но неужели нельзя ничего придумать, чтобы они хоть чуть-чуть поумнели?

— Думаю, что нет, мистер Уошберн, — отвечает Кудрявый.

We are silent for a few moments. Then Curly says, “Natchez Parker sent word he'd like to see you.”

“All right,” I tell him.

Какое-то время мы помалкиваем. Затем Кудрявый говорит:

— Натчез Паркер прислал известие, что хочет видеть тебя.

— Понятно, — говорю я.

Dissolve to: a ranch on the edge of the desert. In the chuckhouse, the Chinese cook is sharpening his knives. Bud Farrell, one of the hands, is sitting on a crate peeling potatoes. He is singing as he works, his long horse face bent over the spuds. The cook, oblivious to him, looks out the window, says, “Rider comes.”

Наплыв: ранчо на краю пустыни. В отдельно стоящей кухоньке повар-китаец точит ножи. Один из работников, старина Фаррел, сидит на ящике и чистит картошку. Он поет за работой, склонившись над кучей очисток. У него длинное лошадиное лицо. Повар, о котором он и думать забыл, высовывается из окна и говорит:

— Кто-то едет.

Bud Farrell gets up, looks, scratches his hayseed head, looks again: “That's something more than just a rider, you heathen Chinee. That's Mister Washburn, sure as God made little green apples!”

Bud Farrell gets up, walks to the front of the main house, calls, “Hey, Mr. Parker! Mr. Washburn is riding up here!”

Старина Фаррел поднимается с места, приглядывается, яростно чешет в копне волос, снова прищуривает глаза.

— 'Эх, нехристь ты, нехристь, китаеза. Это не просто кто-то, это как пить дать мистер Уошберн, или я — не я и зеленые яблочки — не творение господне.

Старика Фаррел поднимается, подходит к фасаду главной усадьбы и кричит:

— Эй, мистер Паркер! К вам едет мистер Уошберн!

Washburn and Parker are sitting together at a small wooden table over steaming mugs of coffee in Natchez Parker's sitting room. Parker is a huge mustachioed man sitting in a straight-back wooden chair, an Indian blanket over his withered legs. He is paralyzed from the waist down because of an old bullet crease in the spine.

Уошберн и Паркер сидят вдвоем за маленьким деревянным столиком в гостиной Натчеза Паркера. Перед ними чашки с дымящимся кофе. Паркер — крупный усатый мужчина — сидит на деревянном стуле с прямой спинкой, его высохшие ноги укутаны индейским одеялом. Ниже пояса он парализован: в давние времена пуля раздробила позвоночник.

“Well, Washburn,” says Parker, “I heard about you and Little Joe Potter, just like everyone else in the Territory. Ought to be one hell of a meeting. Wish I could see it.”

I say, “I wouldn't mind seeing it myself.”

— Ну что же, Уошберн, — говорит Паркер, — я, как и все мы на Территории, наслышан об этой твоей истории с Малышом Джо Поттером. Жутко представить, что за встреча у вас выйдет. Хотелось бы на нее посмотреть со стороны.

— Я и сам не прочь посмотреть на нее со стороны, — говорю я.

“Where is it going to take place?”

“In hell, I guess.”

Parker leans forward. “What does that mean?”

— И где же вы намерены повстречаться?

— Полагаю, в аду. Паркер подается вперед:

— Что это значит?

“It means that I'm not meeting Little Joe. I'm riding for Brimstone, and then straight on, away from Little Joe and the whole damned West.”

Parker leans forward and vigorously rubs his shock of gray hair. His big face puckers together like he puckers together like he had bitten into a rotten apple.

“You're running?” he asks.

— Это значит, что я не собираюсь встречаться с Малышом Джо. Я направляюсь в Бримстоун, а оттуда — все прямо и прямо, подальше от Малыша Джо и всего вашего чертова Дикого Запада.

Паркер подается вперед и зверски дерет пальцами свои седые лохмы. Его большое лицо собирается в складки, словно он впился зубами в гнилое яблоко.

— Удираешь? — спрашивает он.

“That's it,” Washburn says.

The old man grimaces, hawks, spits on the floor. He says, “I never thought to hear you of all people say a thing like that. I never thought to see you go against the values you've always lived by.”

— Удираю, — говорю я.

Старик морщится, отхаркивается и сплевывает на пол.

— Из всех людей, способных на такое, меньше всего я ожидал услышать это от тебя. Никогда не думал, что увижу, как ты попираешь ценности, во имя которых всегда жил.

“Natchez, those were never my values. They came ready-made with the role. Now I'm through with the role, and I'm turning in the values too.”

The old man chewed that over for a while. The he said, “What in hell is the matter with you? Got too much to live for all of a sudden? Or just gone yellow?”

“Call it what you like,” I tell him. “I came by to tell you. I owe you that.”

— Натчез, они никогда не были моими ценностями. Они достались мне готовенькими, вместе с ролью. Теперь я завязал с ролью и готов вернуть ценности.

Старик какое-то время переваривал все это. Затем заговорил:

— Что с тобой творится, дьявол тебя забери?! Ты что, в одночасье уразумел, что нахапал уже достаточно? Или просто струсил?

— Называй как хочешь, — говорю. — Я заехал, чтобы известить тебя. У меня перед тобой должок.

“Well, wasn't that nice of you?” says Parker. “You owed me something and it was on your way anyhow, so you figured the least you could do was come by and tell me you was running away from a jumped-up baby gunslinger with one fight under his belt.”

“Get off my back.”

“Tom,” he says, “listen to me.”

— Ну не прелесть ли он?! — скалится Паркер. — Он мне кое-что должен, и это не дает ему покоя, поэтому он считает, что обязан, как меньшее из зол, заехать ко мне и сообщить, что удирает от какого-то наглого юнца с «пушкой», у которого за плечами всего одна удачная драка.

— Не перегибай!

— Послушай, Том... — говорит он.

I look up. Parker is the only man in the Territory who ever calls me by my first name. He doesn't do it often.

“Now look,” he says, “I am not one for fancy speeches. But you simply can't run away like this, Tom. Not on account of anything but yourself. You've got to live with yourself, no matter where you go.”

“I'll manage that just fine,” I tell him.

Я поднимаю глаза. Паркер — единственный человек на всей Территории, который порой называет меня по имени. Но делает это очень нечасто.

— Смотри сюда, — говорит он. — Я не любитель цветистых речей. Но ты не можешь просто взять и удрать. Том. Какие бы причины ни были, подумай прежде о самом себе. Неважно где, неважно как, но ты должен жить в ладу с собой.

— Уж с этим-то у меня будет порядок, — говорю я.

Parker shakes his head.

“Damn it all, what do you think this think is all about? They let us dress up in fancy clothes and strut our stuff like we owned the whole damned world. They pay us plenty just to be men. Not just when it's easy, like at the beginning. We gotta stay men right straight through to the end, no matter what the end is. We don't just act these parts, Tom; we live them, we stake our lives on them, we are these parts. Christ, anybody can dress up in a cowboy outfit and swagger down Main Street. But not everyone can wear a gun and use it.”

Паркер трясет головой.

— Да провались все к чертам! Ты хоть представляешь, для чего вообще существует вся эта штука? Да, они заставляют нас надевать маскарадные костюмы и разгуливать с важным видом, словно нам принадлежит весь этот чертов мир. Но они и платят нам огромные деньги — только для того, чтобы мы были мужчинами. Более того, есть еще высшая цена. Мы должны оставаться мужчинами. Не тогда, когда это проще простого, например в самом начале карьеры. Мы должны оставаться мужчинами до конца, каким бы этот конец ни был. Мы не просто играем роли, Том. Мы живем в них, мы ставим на кон наши жизни, мы сами и есть эти роли. Том. Боже, да ведь любой может одеться ковбоем и прошвырнуться с важным видом по Главной улице. Но не каждый способен нацепить «пушку» и пустить ее в дело.

I say, “That's a beautiful speech, Parker, and you're such a pro that you've blown this scene. Get back in character and let's get on with it.”

“Goddamn you,” Parker says, “I don't give a damn for the scene or The Movie or any of it. I'm talking to you straight now, Tom Washburn. We've been closer than kin ever since you came into the Territory, a frightened tanglefoot kid who mad a place for himself on sheer guts. I'm not going to let you run away now.”

— Побереги свое красноречие, Паркер, — говорю я. — Ты профессионален через край и поэтому данную сцену провалил. Входи снова в роль, и продолжим эпизод.

— Черт! — говорит Паркер. — Я гроша ломаного не дам ни за эпизод, ни за Вестерн, и вообще! Я сейчас говорю только с тобой, Том Уошберн. С тех самых пор как ты пришел на Территорию, мы были с тобой как родные братья. А ведь тогда, вначале, ты был всего лишь напуганным до дрожи в коленках мальчишкой, и завоевал ты себе место под солнцем только потому, что показал характер. И сейчас я не позволю тебе удирать.

“I'm finishing this coffee,” I tell him, “and riding on.”

Natchez suddenly twists in his chair, grabs a handful of my shirt and pulls my face close to his. In his other hand I see a knife.

— Я допиваю кофе, — говорю я, — и еду дальше. Внезапно Натчез изворачивается на стуле, захватывает в горсть мою рубашку и притягивает меня к себе, так что наши лица почти соприкасаются. В его другой руке я вижу нож.

“Get out your knife, Tom. I'd rather kill you myself than let you ride away a coward.”

Parker's face is close to mine, glaring at me, the old man's breath sour in my face. I brace my left foot on the floor, plant my right foot on the edge of Parker's chair and push hard. Parker's chair topples over and I see the look of shock on the old man's face as he falls to the floor. I draw my gun and take aim between his eyes.

— Вытаскивай свой нож. Том. Скорее я убью тебя собственной рукой, чем позволю уехать трусом.

Лицо Паркера совсем близко от меня, его взгляд свирепеет, он обдает меня кислым перегаром. Я упираюсь левой ногой в пол, ставлю правую на край паркеровского стула и с силой толкаю. Стул Паркера опрокидывается, старик грохается на пол, и по выражению его лица я вижу, что он растерян. Я выхватываю «пушку» и целюсь ему между глаз.

“Christ, Tom,” he says.

I thumb back the hammer. “You stupid old bastard,” I say, “what do you think this is, some kind of game? You've gotten sorta heavy-handed and long-winded ever since that bullet creased your spine. You think there are special rules, and you know all about them. But there aren't any rules. You don't tell me what to do and I don't tell you. You're a crippled old man, but if you pick a fight with me I'm going to fight my own way, not yours, and I'm going to put you down any way I can.”

— Боже, Том! — бормочет он. Я взвожу курок.

— Старый безмозглый ублюдок! — кричу я. — Ты что думаешь, мы в игрушки играем? С тех пор как пуля перебила тебе спину, ты стал малость неуклюж, зато многоречив. Ты думаешь, что есть какие-то особые правила и что только ты о них все знаешь? Но правил-то никаких нет! Не учи меня жить, и я не буду учить тебя. Ты старый калека, но если ты полезешь на меня, я буду драться по своим законам, а не по твоим и постараюсь уложить тебя на месте любым доступным мне способом.

I take up slack on the trigger. Old Parker's eyes bulge, his mouth starts trembling, he tries to control himself but he can't. He screams, not loud, but high-pitched, like a frightened girl.

I thumb down the hammer and put my gun away. “Okay,” I say, “maybe now you can wake up and remember how it really is.”

Я ослабляю нажим на спусковой крючок. Глаза старого Паркера вылезают из орбит, рот начинает мелко подрагивать, он пытается сдержать себя, но не может. Он визжит — не громко, но высоко-высоко, как перепуганная девчонка.

Большим пальцем я снимаю курок со взвода и убираю «пушку».

— Ладно, — говорю я, — может, теперь ты очнешься и вспомнишь, как оно бывает в жизни на самом деле.

I lift him up and slide the chair under him. “Sorry it's gotta be this way, Natchez. I'm going now.”

I stop at the door and look back. Parker is grinning at me.

Я приподнимаю Паркера и подсовываю под него стул.

— Прости, что пришлось так поступить, Натчез. У двери я оборачиваюсь. Паркер ухмыляется мне вслед.

“Glad to see you're feeling better, Tom. I should have remembered that you got nerves. All of the good ones have nerves. But you'll be fine at the showdown.”

“You old idiot, there's not going to be any showdown. I told you before, I'm riding out of here.”

— Рад видеть, что тебе помогло, Том. Мне следовало бы помнить, что у тебя тоже есть нервы. У всех хороших ребят, бывает, шалят нервишки. Но в драке ты будешь прекрасен.

— Старый идиот! Не будет никакой драки! Я ведь сказал тебе; я уезжаю насовсем.

“Good luck, Tom. Give 'em hell!”

“Idiot!” I get out of there.

— Удачи, Том. Задай им жару!

— Идиот! Я уехал...

A horseman crosses a high ridge and lets his horse pick its own way down the other side to the desert floor. There is a soft hiss of wind, glitter of mica, sand gathered into long wavering windows.

Всадник переваливает через высокий гребень горы и предоставляет лошади самой отыскивать спуск к распростершейся у подножия пустыне. Слышится мягкий посвист ветра, сверкают на солнце блестки слюды, песок змеится длинными колеблющимися полосами.

The noon sun beats down as the rider passes through gigantic rock formations carved by the wind into fantastic shapes. At evening, the rider dismounts and inspects his horse's hooves. He whistles tunelessly to himself, pours water from his canteen into his derby, waters his horse, puts the had back on, and drinks sparingly himself. He hobbles the horse and makes camp on the desert. He sits by a little fire and watches the swollen desert sun go down. He is a tall, lean man, with a battered derby on his head and a horn-handled 44 strapped down on his right leg.

Полуденное солнце обрывает свой путь вверх и начинает спускаться. Всадник проезжает между гигантскими скальными формациями, которым резчик ветер придал причудливые очертания. Когда темнеет, всадник расседлывает лошадь и внимательно осматривает ее копыта. Он фальшиво что-то насвистывает, наливает воду из походной фляги в свой котелок, поит лошадь, затем глубже нахлобучивает шляпу и не торопясь пьет сам. Он стреноживает лошадь и разбивает в пустыне привал. Потом садится у костерка и наблюдает, как опускается за горизонт распухшее пустынное солнце. Это высокий худой человек в потрепанном котелке дерби, к его правой ноге прихвачен ремешком «сорок четвертый» с роговой рукояткой.

Brimstone: a desolate mining settlement on the northeastern edge of the Territory. Rising above the town is the natural rock formation of Devil's Highway—a broad, gently sloping rock bridge. The far end, out of sight from here, is firmly anchored just outside The Set, two hundred yards and 150 years away.

Бримстоун: заброшенный рудничный поселок на северо-восточной окраине Территории. За городком вздымается созданное природой причудливое скальное образование. Его именуют здесь Дьявольским Большаком. Это широкий, полого спускающийся скальный мост. Дальний конец его, невидимый из поселка, прочно упирается в землю уже за пределами Площадки — в двухстах ярдах и полутора сотнях лет отсюда.

I come in on a limping horse. There aren't many people around, but I do spot one familiar face; it's that damned freckle-faced kid. He must have ridden pretty hard to get here before me. I pass him by without a word.

Я въезжаю в городок. Моя лошадь прихрамывает. Вокруг не так много людей, и я сразу замечаю знакомое лицо: черт, это тот самый веснушчатый парнишка. Он, должно быть, очень спешил, раз попал сюда раньше меня. Я проезжаю мимо, не произнося ни слова.

I sit on my horse for a while and admire the Devil's Highway. Five minutes' ride to the other side and I'll be out of the West for good, finished with it all, the good times and the bad, the fear and the laughter, the long slow days and the dull, dangerous nights. In a few hours I'll be with Consuela, I'll be reading the newspapers and watching tv...

Какое-то время я сижу в седле и любуюсь Дьявольским Большаком. Еще пять минут езды — и я навсегда покину Дикий Запад, покончу со всем этим — с радостями и неудачами, со страхом и весельем, с долгими тягучими днями и унылыми ночами, исполненными риска. Через несколько часов я буду с Консуэлой, я буду читать газеты и смотреть телевизор...

Now I'm going to put down one last shot of redeye and then sashay out of here.

I pull up my horse at the saloon. A few more people are on the street now, watching me. I walk into the saloon.

Все, сейчас я пропущу стаканчик местной сивухи, а затем — улепетываю...

Я осаживаю лошадь возле салуна. Народу на улице немного прибавилось, все наблюдают за мной. Я вхожу в салун.

There is one man drinking alone at the bar. He's short and stocky, wearing a black leather vest and a Mountain Man's buffalo hat. He turns; he carries one unholstered gun high in his belt. I never saw him before, but I know who he is.

“Howdy, Mr. Washburn,” he says.

“Howdy, Little Joe,” I reply.

У стойки всего один человек. Это невысокий коренастый мужчина в черном кожаном жилете и черной шляпе из бизоньей кожи. Он оборачивается. За высокий пояс заткнута «пушка» без кобуры. Я никогда его прежде не видел, но знаю, кто это.

— Привет, мистер Уошберн, — говорит он.

— Привет, Малыш Джо, — отвечаю я.

He holds the bottle out questioningly. I nod. He reaches behind the bar, finds another shot glass, fills it up for me. We sip quietly.

After a while I say, “Hope you didn't have too much trouble finding me.”

Он вопросительно поднимает бутылку. Я киваю. Он перегибается через стойку, отыскивает еще один стакан и наполняет его для меня. Мы мирно потягиваем виски.

Спустя время я говорю:

— Надеюсь, вы не очень затруднили себя поисками моей персоны?

“Not too much,” Little Joe says. He's older than I had expected, nearly thirty. He's got a tough, craggy face, high cheekbones, a black handlebar mustache. He sips his drink, then says to me, very gently,

“Mr. Washburn, I heard a rumor which I don't believe. The rumor said that you was leaving this Territory in sort of a hurry.”

“That's right,” I tell him.

— Не очень, — говорит Малыш Джо. Он старше, чем я предполагал. Ему около тридцати. У него грубые рельефные черты лица, сильно выдающиеся скулы, длинные черные подкрученные кверху усы. Он потягивает спиртное, затем обращается ко мне очень кротким тоном:

— Мистер Уошберн, до меня дошел слух, которому я не смею верить. Слух, что вы покидаете эту Территорию вроде как в большой спешке.

— Верно, — говорю я.

“The rumor also said that you wasn't planning to stay around long enough to give me the time of day.”

“That's also true, Little Joe. I didn't figure I had no time for you. But here you are anyhow.”

— Согласно тому же слуху, вы не предполагали задерживаться здесь даже на такую малость, чтобы обменяться со мной приветствиями.

— И это верно, Малыш Джо. Я не рассчитывал уделять вам свое время. Но как бы то ни было, вы уже здесь.

“Indeed I am,” Little Joe says. He rubs down the ends of his mustache and pulls hard at his nose. “Frankly, Mr. Washburn, I simply can't believe that you're not planning to waltz around with me. I know all about you, Mr. Washburn, and I just can't believe that.”

— Да, я уже здесь, — говорит Малыш Джо. Он оттягивает книзу кончики усов и сильно дергает себя за нос. — Откровенно говоря, мистер Уошберн, я просто не могу поверить, что в ваши намерения не входит сплясать со мной веселый танец. Я слишком много о вас знаю, мистер Уошберн, и я просто не могу поверить этому.

“Better believe it, Joe,” I say to him. “I'm finishing this drink, and then I'm walking out this door and getting on my horse and riding over Devil's Highway.”

Little Joe tugs at his nose again, frowns, pushes back his hat. “I never thought to hear this.”

— Лучше все-таки поверьте, Джо, — говорю я ему. — Я допиваю этот стакан, затем выхожу вот через эту дверь, сажусь на свою лошадь и еду на ту сторону Дьявольского Большака.

Малыш Джо дергает себя за нос, хмурит брови и сдвигает шляпу на затылок.

— Никогда не думал, что услышу такое.

“I never thought to say it.”

“You're really not going to face me?”

I finish my drink and set the shot glass down on the bar. “Take care of yourself, Little Joe.” I start toward the door.

— А я никогда не думал, что скажу такое.

— Вы на самом деле не хотите выйти против меня? Я допиваю и ставлю стакан на стойку.

— Берегите себя. Малыш Джо. И направляюсь к двери.

Little Joe says, “There's just one last thing.”

I turn. Little Joe is standing away from the bar, both hands visible. “I can't force you into a showdown, Mr. Washburn. But I did make a little bet concerning that derby of yours.”

— Тогда — последнее, — говорит Малыш Джо. Я поворачиваюсь. Малыш Джо стоит поодаль от стойки, обе руки его хорошо видны.

— Я не могу принудить вас к перестрелке, мистер Уошберн. Но я тут заключил маленькое пари касательно вашего котелка.

“So I heard.”

“And so, although it pains me more than you can know, I'll have to have it.”

I stand, facing him, not answering.

— Слышал о таком.

— Так что... хотя это огорчает меня намного сильнее, чем вы можете себе представить... я вынужден буду забрать его.

Я стою лицом к Джо и ничего не отвечаю.

Little Joe says, “Look, Washburn, no sense you just standing there glaring at me. Give the hat or make your play.”

I take off the derby. I smooth it on my sleeve, then sail it to him. He picks it up, never taking his eyes from me. He says, “Well, I'll be.”

“Take care of yourself, Little Joe.” I walk out of the saloon.

— Послушайте, Уошберн, — говорит Малыш Джо, — нет никакого смысла вот так стоять и сверлить меня взглядом. Отдавайте шляпу или начнем наши игры.

Я снимаю котелок, расплющиваю его о локоть и пускаю блином в сторону Джо. Он поднимает дерби, не отрывая от меня глаз.

— Вот те на! — говорит он.

— Берегите себя, Малыш Джо. Я выхожу из салуна.

A crowd has assembled opposite the saloon. They wait and watch, talking in hushed voices. The saloon doors swing and a tall thin bareheaded man comes through. He is beginning to bald. He carries a 44 strapped down on his right leg, and he looks like he knows how to use it. But the fact is, he hasn't used it.

Напротив салуна собралась толпа. Она ждет. Люди посматривают на двери, вполголоса разговаривая.

Двери салуна распахиваются, и на улицу выходит высокий худой человек с непокрытой головой. У него намечается лысина. К его правой ноге ремешком прихвачен «сорок четвертый», и похоже, что человек знает, как пускать его в дело. Но суть в том, что в дело он его не пустил.

Under the watchful eyes of the crowd, Washburn unties his horse, mounts it, and sets it at a walk toward the bridge.

The saloon doors swing again. A short, stocky hard-faced man comes through, holding a battered derby. He watches the horseman ride away.

Под внимательным взглядом толпы Уошберн отвязывает лошадь, вскакивает в седло и шагом пускает ее в сторону моста.

Двери салуна снова распахиваются. Выходит невысокий, коренастый, с суровым лицом человек, в руках он держит измятый котелок. Он наблюдает, как всадник уезжает прочь.

Washburn spurs his horse, which hesitates a moment, then mounts the stone bridge. It takes constant urging to keep the horse going, picking its way across the sloping pebble-clad surface, to the center. Here Washburn stops the horse, or allows it to stop. He sits at the highest point of the bridge's curve, astride the joint between two worlds, but looking at neither. He reaches up to tug at his hat's brim and is mildly surprised to find himself bareheaded. He scratches his forehead lazily, a man with all the time in the world. The he turns his horse around and starts back down the bridge to Brimstone.

Уошберн пришпоривает лошадь, та медлит в нерешительности, но наконец начинает взбираться на мост. Ее приходится постоянно понукать, чтобы она поднималась все выше и выше, отыскивая дорогу на усыпанном голышами склоне. На середине моста Уошберн останавливает лошадь, точнее, дает ей возможность остановиться. Он сейчас на высшей точке каменного моста, на вершине дуги, он замер, оседлав стык между двумя мирами, но не смотрит ни на один из них. Он поднимает руку, чтобы одернуть поля шляпы, и с легким удивлением обнаруживает, что голова его обнажена. Он лениво почесывает лоб — человек, в распоряжении которого все время мира. Затем он поворачивает лошадь и начинает спускаться туда, откуда поднялся, — к Бримстоуну.

The crowd watches as Washburn rides toward them. They are motionless, silent. Then, realizing what is about to happen, they scatter for the shelter of wagons, duck down behind water troughs, crouch behind grain sacks.

Толпа наблюдает, как приближается Уошберн. Она неподвижна, молчалива. Затем, сообразив, что сейчас должно произойти, все бросаются врассыпную, ищут убежища за фургонами, ныряют за корыто с водой, съеживаются за мешками с зерном.

Only Little Joe Potter remains in the dusty street. HE watches while Washburn dismounts, shoos his horse out of the line of fire, walks slowly toward him.

Little Joe calls out, “Hey, Washburn! Come back for your hat?”

Только Малыш Джо Поттер остается на пыльной улице. Он наблюдает, как Уошберн спешивается, отгоняет лошадь с линии огня и медленно направляется к нему навстречу.

— Эй, Уошберн! — выкрикивает Малыш Джо. — Вернулся за шляпой?

Washburn grins, shakes his head. “No, Little Joe, I came back because it's our dance.”

They both laugh, it is all some ridiculous joke. Then, suddenly, both mend draw. The heavy bark of their . 44s crashes through the town. Smoke and dust obscure the fighters.

Уошберн ухмыляется и качает головой.

— Нет, Малыш Джо. Я вернулся, чтобы сплясать с тобой веселый танец.

Оба смеются, это очень смешная шутка. Внезапно мужчины выхватывают револьверы. Гулкий лай «сорок четвертых» разносится по городу. Дым и пыль застилают стрелков.

The smoke blows away. Both men are still standing. Little Joe's gin is pointed down. He twirls it, and watches it fall from his hand. Then he collapses.

Washburn holsters his gun, walks over to Little Joe, kneels, lifts his head out of the dirt.

Дым рассеивается. Мужчины по-прежнему стоят. Револьвер Малыша Джо направлен дулом вниз. Малыш Джо пытается крутануть его на пальце и видит, как он выпадает из руки. Затем валится в пыль.

Уошберн засовывает свою «пушку» за ремешок, подходит к Малышу Джо, опускается на колени и приподнимает его голову.

“Goddamn,” Little Joe says, “that was one short dance, huh, Washburn?”

“Too short,” Washburn says. “Joe, I'm sorry...”

— Черт! — говорит Малыш Джо. — Это был вроде короткий танец, а, Уошберн?

— Слишком короткий, — отвечает Уошберн. — Прости, Джо...

But Little Joe doesn't hear this. His eyes have gone blank and unfocused, his body is limp. Blood trickles out of two holes in his chest, blood stains the dust from the large exit wounds in his back.

Но Малыш Джо не слышит этих слов. Его взгляд потерял осмысленность, глаза остекленели, тело обмякло. Кровь сочится из двух дырочек в груди, кровь смачивает пыль, струясь из двух больших выходных отверстий в спине.

Washburn gets to his feet, finds his derby in the dust, wipes it off, puts it on. HE walks over to his horse. People are coming out now, there is a buzz of conversation. Washburn sets one foot in the stirrup, begins to mount.

At that moment, a wavering, high-pitched voice calls out, “Okay, Washburn, draw!”

Уошберн поднимается на ноги. отыскивает в пыли свой котелок, отряхивает его, надевает на голову. Он подходит к лошади. Люди снова выбираются на улицу, слышатся голоса. Уошберн всовывает ногу в стремя и собирается вскочить в седло.

В этот момент дрожащий тонкий голос выкрикивает:

— Отлично, Уошберн, огонь!

Washburn's face contorts as he whirls, trying to get his gun hand clear, trying to spin out of the line of fire. Even in that cramped and impossible posture he manages to get the 44 drawn, spins to see the freckled-faced kid ten yards away with gun drawn and aimed, firing.

С искаженным лицом Уошберн пытается извернуться, пытается освободить стрелковую руку, пытается волчком отскочить с линии огня. Даже в этой судорожной, невероятной позе он умудряется выхватить свой «сорок четвертый» и, крутанувшись на месте, видит в десяти ярдах от себя веснушчатого парнишку: его «пушка» уже выхвачена, он уже прицелился, уже стреляет...

Sunlight explodes in Washburn's head, he hears his horse scream, he is falling through the dusty floors of the world, falling as the bullets thud into him with a sound like a butcher's cleaver swung flat against a side of beet. The world is coming apart, the picture-making machine is smashed, his eyes are a broken lens that reflects the sudden destruction of the world. A red light flashes a final warning and the world goes to black.

Солнце взрывается в голове Уошберна, он слышит пронзительное ржание лошади, он проламывается сквозь все пыльные этажи мира, валится, а пули с глухим звуком входят в него, — с таким звуком, как если бы большим мясницким ножом плашмя шлепали по говяжьей туше. Мир разваливается на куски, киномашинка разбита, глаза — две расколотые линзы, в которых отражается внезапное крушение вселенной. Финальным сигналом вспыхивает красный свет, и мир проваливается в черноту.

The viewer, audience and actor, looks for a while at the darkened screen, stirs in his easy chair, rubs his chin. He seems to be in some distress. Then, at last, he belches, and reaches out and turns off the screen.

Телезритель — он и публика, он же и актер — какое-то время еще тупо смотрит на потемневший экран, потом начинает ерзать в мягком кресле и потирать подбородок. Ему, похоже, немного не по себе. Наконец он справляется с собой, громко рыгает, протягивает руку и выключает телевизор.

________________________

¹ Кастрюльная Ручка — шутливое название штата Западная Виргиния. {Здесь и далее примеч. пер.)